Путешествие к центру Земли - Страница 45

Слово «пещера», очевидно, не подходит для обозначения этого необъятного пространства. Но на человеческом языке недостает слов тому, кто дерзнул проникнуть в бездонные глубины земного шара.

Я не мог постигнуть, каким геологическим явлением следует объяснить существование подобного внутриземного пространства. Неужели оно могло возникнуть благодаря охлаждению Земли? Я знал из рассказов путешественников о существовании нескольких знаменитых пещер, но ни одна из них не достигала таких размеров.

Если Гуахарский грот в Колумбии, исследованный на протяжении двух тысяч пятисот футов Гумбольдтом, не открыл ученому тайны своих глубин, все же можно предположить, что они велики. Мамонтова пещера в Кентукки, конечно, гигантских размеров, ибо свод ее поднимается на высоту пятисот футов над озером неизмеримой глубины, причем путешественники исходили по ней свыше десяти лье и не исследовали ее конца. Но что значат эти пещеры в сравнении с той, которой я любовался, с ее туманным небом, с ее рассеянным электрическим светом и безбрежным морем, заключенным в ее лоне? Мое воображение было бессильно перед этой необъятностью.

Я созерцал в глубоком молчании все эти чудеса. У меня недоставало слов для выражения моих чувств. Мне казалось, что я нахожусь на какой-то далекой планете, на Уране или Нептуне, и наблюдаю явления, непостижимые для моей «земной» натуры. Новые явления требуют новых обозначений, а мое воображение отказывалось мне служить. Я восхищался, размышлял, смотрел с изумлением, не чуждым некоторого страха.

Неожиданность этого зрелища оживила краски на моем лице; изумление – лучшее лекарство, и я выздоравливал с помощью этого нового терапевтического средства; помимо того, живительная сила плотного воздуха бодрила меня, обильно снабжая мои легкие кислородом.

Нетрудно понять, что после сорока семи дней заключения в тесной галерее дышать влажным воздухом, насыщенным солеными испарениями, было бесконечным наслаждением.

Я нисколько не раскаивался, что вышел из мрачного грота. Дядюшка, наглядевшийся уже на все эти чудеса, не удивлялся больше ничему.

– Чувствуешь ли ты себя в силах немного прогуляться? – спросил он меня.

– Ну, конечно! – ответил я. – Что может быть приятнее!

– Ну, так обопрись на мою руку, Аксель, и пройдемся вдоль берега.

Я охотно принял дядюшкино предложение, и мы стали бродить по берегам этого новоявленного океана. Слева крутые скалы, громоздившиеся одна на другую, образовали титаническую цитадель, производившую необычайное впечатление. По склонам утесов низвергались с шумом бесчисленные водопады, легкие клубы водяных паров, вырывавшиеся из расщелин в скалах, указывали на наличие горячих источников, а ручьи с тихим журчанием вливались в общий бассейн.

Среди ручейков я сразу же признал нашего верного спутника, ручей Ганса, который медленно струился в море, как будто так повелось с самого создания мира.

– Вот мы и теряем своего путеводителя! – сказал я со вздохом.

– Э! – ответил профессор. – Тот или другой, не все ли равно?

«Какая неблагодарность!» – подумал я.

Но в эту минуту неожиданное зрелище привлекло мое внимание. На расстоянии ста шагов от нас, за выступом мыса, виднелся мощный, густой лес. Деревья в нем были средней вышины, зонтикообразной формы, с ясно очерченными геометрическими линиями. Движение воздуха словно не касалось их листвы, ибо, несмотря на легкий ветерок, они стояли не шелохнувшись, точно роща окаменелых кедров.

Я ускорил шаг. Я не мог определить род этих необыкновенных деревьев. Не принадлежали ли они к одному из двух тысяч видов растений, уже известных в науке, или же нужно было отвести им особое место среды флоры болот? Нет! Когда мы подошли поближе, мое недоумение оказалось не меньшим, чем первоначальное удивление.

В самом деле, перед нами были произведения земли, но созданные по гигантскому образцу. Дядюшка сейчас же подыскал им название.

– Да это просто грибной лес! – сказал он.

И он не ошибался. Лижете судить, как пышно развиваются эти съедобные растения в теплом и сыром месте. Я знал, что, согласно Бульяру, «lycoperdan giganteum» достигает восьми или девяти футов в окружности; но тут были белые грибы вышиной от тридцати до сорока футов, с шляпками соответствующего диаметра! Они росли здесь тысячами. Ни один луч света не проникал в их густую тень, и полный мрак царил под их куполами, прижавшимися тесно один к другому, подобно круглым крышам африканского города.

Мне хотелось, однако, проникнуть в их чащу. Мертвенным холодом веяло от их мясистых сводов. Полчаса бродили мы в этой сырой мгле и с истинным удовольствием вернулись к берегу.

Но растительность этой подземной области не ограничивалась одними грибами. Дальше виднелись целые леса других деревьев с бесцветной листвою. Их легко было узнать: то были низшие виды земной растительности, достигшие необычайных размеров: ликоподии вышиною в сто футов, гигантские сигиллярии, папоротники вышиною с северную ель, лепидодендроны с цилиндрическими раздвоенными стволами, заканчивавшиеся длинными листьями, усеянными жесткими волосками.

– Удивительно, великолепно, бесподобно! – восклицал дядюшка. – Вот вся флора вторичной эпохи мира, эпохи переходной! Вот ползучие растения наших садов, бывшие деревьями в первые эры существования Земли! Гляди, Аксель, восхищайся. Да это истинный праздник для ботаника!

– Вы правы, дядюшка. Провидению, невидимому, было угодно сохранить в этой огромной теплице допотопные растения, восстановленные так удачно воображением ученых.